в эту ложь. Такой человек, как он! Знаешь, по дороге сюда я представлял себе, как он поет Песню ненависти: «Смерть саможитам, смерть, смерть, смерть! Смерть лжеботаникам, смерть, смерть, смерть!»

Уинстон исполнил припев Песни ненависти, подражая голосу О’Брайена, и сделал несколько танцевальных шагов. Это была мелодия обыкновенного марша. При каждом шаге Уинстон утрированно притопывал, заодно изображая позу широкоплечего О’Брайена.

Джулия не смогла удержаться от смеха, и Уинстон тоже победно хохотнул:

— Вот! Видишь? Это совершеннейший абсурд. Даже странно, как его за все это время не засекли.

И Джулию как ударило: а ведь Уинстон вполне может оказаться прав. В конце концов, даже если член Братства Голдстейна служит в минилюбе, он по-прежнему должен исполнять свои служебные обязанности. Вербовать таких людей, как Джулия, которым он вряд ли шептал бы на ухо: «Конечно, на самом-то деле я голдстейнист». Нет, он бы играл свою роль, выказывая полную лояльность. Из всех ее знакомых О’Брайен был более чем способен на такое лицедейство. Посмотришь под определенным углом — и вся картина выстраивается довольно четко; если О’Брайен — мятежный подпольщик, разве он не стал бы использовать свое положение в минилюбе для вербовки новых кандидатов? Возможно, он все это время наблюдал за Уинстоном, дабы убедиться, что тот — свой человек. Может, он думает нацелить Уинстона на подрывную деятельность против партии. А также Амплфорта… но вряд ли Тома Парсонса.

— Но он меня не приглашал, — неубедительно возразила Джулия.

— О дорогая! О милая моя глупышка! Это настоящая революция! Для слабости просто нет места! — Он посмеялся над самой этой мыслью, а затем подошел к столу и поднял свое пресс-папье.

На миг Джулию посетила сумасшедшая мысль, что он собирается ей угрожать. Но Уинстон, прижав стеклянный шар к груди, произнес:

— Подумать только!.. В конечном счете все это реально! Ты будешь смеяться, но мне ни капельки не страшно. Я всегда знал, что должен умереть, а теперь это уже как будто произошло. Я покойник! А покойника не напугаешь!

15

Вновь эта мягко освещенная квартира с толстым ковром и запахом весны. Вновь у дверей лифта стоял тот же загадочный слуга, Мартин; вновь он сопровождал ее с беспристрастностью механизма. Идеальная чистота вновь послужила ей укором, а способность ковра поглощать звук шагов нервировала, как прежде. Но глаз выхватил и новые детали: висящий на стене кожаный поводок — явно собачий; карликовое деревце в горшке; сельский пейзаж с изображением сверкающего ручья и низкорослого жеребца под раскидистым дубом. И опять возникло такое ощущение, будто она узнала то место, где должна была бы жить, причем настоящей, полнокровной жизнью, рядом с людьми, которые с нею на одной волне. Эта мысль отсылала к О’Брайену и к тому замиранию сердца, что наступало в его присутствии.

Но сейчас рядом был Уинстон. Он настороженно озирался, и, похоже, Мартин вызывал у него чуть ли не отвращение. Но при виде О’Брайена он переменился в лице. Взгляд смягчился и стал вопрошающим, губы слегка приоткрылись. Было видно, что он готов отдать себя на суд этого человека, какую бы участь тот ему ни уготовил. В этом, если угодно, просвечивала любовь, реальность любви. Джулия впервые отчетливо поняла, что ее-то он никогда не любил, — и успокоилась.

От Уикса она получила только два указания. Во-первых, ей надлежало изобразить удивление, когда будет выключен телекран. А во-вторых, когда О’Брайен спросит у обоих, готовы ли они разлучиться, Джулия должна со всей пылкостью ответить: «Нет».

— И ничего больше, — добавил Уикс. — Заруби себе на носу.

— Одно-единственное слово? А Смит не сочтет это странным?

— Ничуть, — желчно ухмыльнулся Уикс. — Он сконфузится.

Вспоминая его наставления, она сразу избавилась от неуверенности. Теперь, в отличие от прошлого раза, ей предстояло быть не жертвой обмана, а соучастницей обманщиков. От этого ее захватил азарт работы в связке и утешительное ощущение безопасности. Доверенное ей поручение она выполнила и вернулась, приведя назначенную жертву. Даже раскаяние за свою вину перед Уинстоном казалось ей неуместным. Он ведь никогда прежде не знал счастья, никогда прежде не жил в согласии с окружающим миром; ни на одного человека никогда прежде не смотрел с уважением. И он знал, что это повлечет за собой пытки и тюремное заключение. В этом она никогда его не обманывала. Нет-нет: она исполняла его заветное желание.

О’Брайен сидел за столом, на котором высились стопки документов, держал в пальцах листок бумаги и внимательно читал. Под зеленым абажуром лампы, бьющей ему почти в глаза, черты его широкого, уродливого лица сделались гротескными. А еще при таком свете черная материя его комбинезона больше смахивала на какую-то шикарную капиталистическую ткань: атлас, тонкий шелк, креп-зефир… или какие там еще роскошества существовали в те недобрые времена, когда в мире еще водилась магия. Они вошли — а он даже не поднял головы. Одно это уже создавало впечатление завороженности, хотя трудно было сказать, кто такой при этом О’Брайен: чародей или зачарованный пленник.

Джулия думала, они вот-вот услышат его приветствие, и он шевельнулся, но лишь для того, чтобы подвинуть к себе речепис и торопливым стаккато продиктовать:

— Позиции первую запятая пятую запятая седьмую одобрить сквозь точка предложение по позиции шесть плюсплюс нелепость грани мыслепреступления точка не продолжать конструктивно до получения плюсовых цифр перевыполнения машиностроения точка конец записки.

После этого листок был отложен в сторону и О’Брайен с ледяным выражением лица встал из-за стола. Джулия вовремя сообразила, что он тянется к телекрану. Стукнув по кнопке выключения, он вернулся на свое место, а Джулия восхищенно пискнула.

Уинстон был поражен:

— Вы можете его выключить?!

— Да, — ответил О’Брайен. — Мы можем их выключать. Нам дано такое право.

Теперь он с непроницаемым выражением своего уродливого лица сверлил глазами Уинстона. А Уинстон прямо сиял. Дотронься до него О’Брайен, он, не ровен час, в обморок грохнется, думалось Джулии. Она и сама чувствовала мощную ауру О’Брайена, главенство, утверждаемое всей его статью. Следя за ним глазами, она с тревогой ждала, когда же он заговорит. Ей было известно, что от него можно и не дождаться внимания, но, когда он не смотрел в ее сторону, она чувствовала себя отверженной.

Теперь его лицо едва заметно переменилось. Это была даже не улыбка, а всего лишь отдаленная тень улыбки.

— Мне сказать или вы скажете? — начал он.

— Я скажу, — с благодарностью откликнулся Уинстон. — Он в самом деле выключен?

— Да, все выключено. Мы одни.

— Мы пришли сюда потому, что… — Голос Уинстона дрогнул; покосившись на Джулию, он продолжал: —